...Москва. Главное здание МГУ – небоскреб, верхушка которого украшена какими-то шарами. Как мне объяснили, это по случаю «миллениума», что в переводе с латинского означает новое тысячелетие.

     В главной аудитории физического факультета, похожей на амфитеатр, уже несколько дней идет работа конференции «Наука и христианство». Постукивает мелок о грифельную доску, вычерчивая замысловатые графики, шуршат страницы докладов. Академическую чинность нарушает лишь единственный журналист, по какому-то недоумению здесь оказавшийся. Это я, скрипя ступеньками, спускаюсь вниз по амфитеатру, фотографирую докладчика. Председатель собрания встрепенулся: «Да... Раньше здесь было много фоторепортеров. Вот, помню, в 64-м году. Как раз на этом месте, где стоит сейчас наш уважаемый докладчик, стоял сам великий Нильс Бор». Выступавший, слегка порозовев, продолжил доклад – снова застучал мелок, все пошло чин чином.

     По окончании рабочего дня один из ученых, сидевших в президиуме, обратился к залу с приглашением: «желающие завтра могут посетить конференцию, посвященную чудесным знаменьям в Русской Православной Церкви. Ее устраивает Комиссия по описанию этих чудесных явлений».

     – Не могли бы вы рассказать о комиссии? – подхожу к нему.

     – Ну, комиссия – это для краткости. Точнее будет так сказать. Группа преподавателей Российского православного университета и других московских вузов взяла на себя инициативу – начать систематический сбор сведений о чудотворениях, – поясняет Александр Викторович Московский. – Вот что. Мне надо в главное здание зайти, дело есть. Пойдемте вместе, там в спокойной обстановке и поговорим.

     Поднимаемся наверх, к выходу.

     – Я тут раньше каждую половицу знал, на какую ступать, чтобы не скрипела. Чтобы незаметно с лекций сбегать, – шутит ученый.

     – А правда, здесь читал лекции Нильс Бор?

     – Да, я тогда студентом был. Фотографировался с ним рядом. Эпохальное событие... Чувствовалось: вот она, история, на твоих глазах вершится. Такое же чувство, пожалуй, я испытал лишь несколько лет назад. Это когда вот здесь, справа от кафедры, икону установил. Из своего дома ее привез. Тогда здесь проводились первые чтения «Христианство и наука»... Постойте-ка!

     Александр Викторович сунул мне свою сумку и подхватил портфель из рук какого-то седенького старичка, с трудом спускавшегося по главной лестнице к уличным дверям. Иду сзади, слыша обрывки разговора. Удивительная метаморфоза: маститый ученый, с которым я только что говорил, вдруг превратился в юношу.

     – А знаете, я, бывало, боялся с вами в коридоре столкнуться, – мечтательно вспоминает Александр Викторович.

     – Да-да, – отвечает старичок, видно, глуховатый, – бегом раньше бегал, с Высотки сюда и обратно, а теперь плетусь...

     – А я помню, вы первый из преподавателей там, на Высотке, отдельную комнату получили. А мне уж дали только на двоих. Жил я с Горбачевым.

     – Михаилом Сергеевичем?

     – Да.

     – Помню, помню такого...

     Проводив почтенного профессора до остановки, Александр Викторович направился к главному зданию МГУ.

     – Вот что, – стал он меня инструктировать, – через вахту надо проскользнуть незаметно. Тут всюду бомбы ищут из-за этих террористов, милиция совсем ошалела.

     – Но вас-то пропустят?

     – Не уверен...

     Растворившись в группе суворовцев, приехавших сюда на экскурсию, Александр Викторович беспрепятственно проходит вертушку, подмигивает мне с «той» стороны. Я следую за ним, но милиционер сразу же останавливает: «Документы...»

     – Что ж ты? А еще журналист, – огорчается ученый (он уже вернулся на «эту» сторону), – надо было серьезный вид сделать.

     – Это как?

     – Ну, такой озабоченный. Нас, преподавателей, профессоров, как отличают? У нас вечно на лице озабоченность. Я вот когда через вахту шел, в уме представлял, будто чайник дома не выключил. Действует безотказно.

     Александр Викторович иронически смотрит. Таким он мне и запомнился в тот вечер. Где-то я читал, что ученые делятся на две категории: как бы стариков и как бы мальчишек. «Старики» – собиратели, систематизаторы научных данных, они выполняют очень важную функцию в науке. А «мальчишки» – это любознательные натуры, генераторы новых идей, ими двигается наука. Наверное, из таких любознательных, открытых людей и состоит вся эта группа, исследующая чудотворения?

     Расстались мы у главного здания МГУ, перенеся разговор на следующий день. «Вот что, – сказал напоследок Московский, – раз уж завтра вы придете на наше заседание, то лучше поговорите не со мной, а с Павлом Васильевичем Флоренским. Он лучше расскажет, чем мы занимаемся».

     Ведущим этой конференции по чудотворениям был профессор Флоренский. Внешне он мало похож на своего знаменитого деда о.Павла Флоренского. В том, судя по фотографиям, угадывались восточные черты и была грустная, созерцательная задумчивость в глазах. А Павел Васильевич совершенно русский, и характер у него, похоже, радостный, оптимистичный. Едва Московский подвел к нему, как сразу же я взят был «в оборот»:

     – Та-а-ак, юноша. Сразу зарубим себе на носу. Никаких вопросов о моей родословной, замучили прямо. Если есть вопросы поважнее, то спрашивайте.

     Растерявшись, бросаюсь головой в омут и... начинаю с родословия.

     – В вашем роду много священников и геологов, Флоренские всегда были на стыке науки и религии. Это верно?

     – Ну, в последнее время геологов, пожалуй, больше. Мы как-то считали: по разным семейным линиям приходится 30 горных инженеров, геофизиков.

     – На Луне есть кратер Флоренского, это в честь вашего родственника?

     – Да, это дядя мой, Кирилл Павлович, он был лунным геологом. Кратер его имени находится рядом с кратером Вернадского – ученик рядом с учителем. А еще Кирилл Павлович определил точное место Куликовской битвы. Исследовал почву на Куликовом поле, установил, где лес рос, а где была пустошь, пригодная для схватки. Но знаете, как бывает. Он хоть и прирожденный геолог, но больше полагался на другое – на свой военный опыт. Он ведь от Сталинграда до Берлина прошел. И прикинул: где бы я расположил войска? А потом пробы грунта подтвердили догадку.

     – А ведь и вы тоже необычными поисками занимались, – напоминаю Павлу Васильевичу. – Ездили в наши места, под Великий Устюг. Исследовали там каменную «тучу», которую Прокопий Праведный чудесным образом отмолил от города.

     – Я много куда ездил, – нехотя ответил ученый, – на Камчатку, Соловки. Знаете, что Соловецкие острова за 10 тысяч лет выросли на сто метров? Они растут быстрее, чем даже Кавказ. Поразительно...

     – А после той поездки на «тучу», – гну я свою линию, – вы написали статью в журнале «Природа», что камни, отмоленные Прокопием, прилетели из космоса. Что это метеориты.

     – Ладно, сдаюсь! – рассмеялся Павел Васильевич. – Вам первому признаюсь, что та статья ошибочная.

     – Как так?!

     – А вот так. Мы же не святые, можем ошибаться. А переубедили меня православные тетушки, ну и в микроскоп я кое-что увидел, что опровергло ту гипотезу.

     Я ведь когда отколупывал кусочки от этих камней, то сенсацию научную делал, почти верил, что это метеориты. С местным устюжским протоиереем, можно сказать, поссорился. Он писал потом: «Научники пытаются свести это к метеориту, обычному явлению природы. А это – чудо Божье. Поэтому всякое научное объяснение есть святотатство». Отчасти он оказался прав. После различных анализов я определил, что никакие это не метеориты, а обычные куски диабаза. Большая часть их принесена ледником в незапамятные времена, а другая, по всей видимости, ураганом. Видите ли, если бы это были метеориты, то туча бы не явилась – и вся та публика, к которой взывал святой Прокопий, по-прежнему бы пила и гуляла, не обращая внимания на увещевания. Но Господь, судя по летописи, наслал именно ураган с тучей. И тут уж все испугались...

     – Наша редакция бывала в том лесу, куда выпали булыжники. Сейчас там православные молятся, на камни ставят свечки. И вот хочется узнать: можно ли определить, какие камни были принесены ураганом, а какие не имеют к чуду никакого отношения?

     – Нет, нельзя. Эта порода камней везде одинакова – и у вас под городом можно найти такие, и в брусчатке Красной площади, и где угодно. Но так ли это важно? Место-то святое, и на этих валунах молятся, они уже освящены. Вот, например, камень батюшки Серафима Саровского – он ведь с неба не падал, а все равно считается святым. Потому что батюшка на нем молился. Или камень, что в Устюге у собора Прокопия Праведного лежит. На нем сам Прокопий сидел – и тоже молился. Разве он не святой?

     Вообще я считаю: чудо вокруг нас. Но даже если оно не происходит, то что же, Бога, что ли, нет? Мы вот в нашей комиссии занимаемся сбором и классификацией чудесных явлений, происходящих в нашей Церкви. Для чего? Чтобы удивить всех чем-то сверхъестественным? Нет, конечно. Господь, простите меня, не фокусник, чтобы зайчиков из цилиндра вынимать. В каждом Его чуде – знамение, знак для нас. То есть главное тут – не сверхъестественность явления, а спасительный смысл его, предупреждение нам, грешным. И только с этой точки зрения можно чудотворения изучать. Их много было в нынешнем веке, очень много. Собрав их вместе, можно, наверное, понять, против чего остерегал нас Господь...

     – Эту историю я, можно сказать, «копал» с детства. Уже тогда слышал разные намеки, видел, что близкие мои скрывают какую-то тайну. Но сразу скажу, что ничего сверхъестественного, явного такого в этой истории нет. Все делалось через людей, обыденно. И все же чудо совершалась! Так что это хороший пример.

     А было так. В 1918 году к моему деду, о.Павлу Флоренскому, постучалась соседка. Было это в Сергиевом Посаде как раз накануне Страстной седмицы. Женщина только что услышала телефонный разговор своего зятя-комиссара с Москвой, речь шла о готовящемся на Пасху глумлении над мощами преподобного Сергия.

     – А почему женщина пошла именно к отцу Павлу?

     – Он был членом Комиссии по охране памятников истории и старины Троице-Сергиевой лавры и к тому же священником – то есть ему можно было рассказать без опаски, в уверенности, что тайна исповеди сохранится. Отец Павел отреагировал не так, как эта женщина ожидала. Впоследствии она пересказала все местному учителю Волкову и очень возмущалась. Чем ответил ей Флоренский? Сказал, что ничего страшного, надо смириться, молиться, Господь не попустит... Она не знала, что сразу же после этого разговора о.Павел поспешил на соседнюю с Дворянской улицу, где жил граф Олсуфьев, его друг. Вместе они пошли в Лавру, в келью настоятеля архимандрита Кронида, в будущем прославленного как новомученика.

     Быстро собралось тайное совещание. Кроме о.Кронида, были Шик, Мансуров – в будущем священники – и еще несколько человек, членов Комиссии по охране памятников. После совещания они тайно вошли в Троицкий собор и, помолившись, отделили Честную Главу от мощей преподобного, схоронив ее в ризнице. На место же ее возложили главу князя Трубецкого, погребенного в Лавре. Все участники этого страшного действа дали обет никому ни при каких обстоятельствах не рассказывать, где спрятана святыня.

     В апреле 20-го, перед тем, как Лавру закрыли, граф Олсуфьев извлек Главу из ризницы и, поместив ее в дубовый ларец, перенес в свой дом. В 28-м, когда прокатилась волна арестов и по Сергиепосадскому делу шли сразу 70 человек, он закопал ковчежец у себя в саду – был риск обыска в его доме. Там, в саду, она хранилась. В будущем хорошо бы в этом месте, на Валовой улице, часовню поставить... Прошло несколько лет. После очередной волны гонений, когда арестовали о.Павла Флоренского, а граф Олсуфьев скрылся в Нижнем Новгороде, в тайну посвятили Павла Александровича Голубцова, сына профессора Московской духовной академии. Я хорошо его знал, он был моим духовником. Впоследствии по его оговоркам я стал догадываться, что он хранит какую-то тайну. Лишь незадолго до смерти, уже будучи епископом Новгородским и Старорусским, владыкой Сергием, он кратко поведал эту историю.

     Но вернемся в прошлое. После ареста о.Павла Флоренского Павел Голубцов перенес святыню из олсуфьевского сада в окрестности Николо-Угрешского монастыря. Своему сокурснику по семинарии, будущему митрополиту Питириму (Нечаеву), он говорил: «Когда ее нес, она казалась мне необыкновенно тяжелой». Потом была война, Голубцова забрали сразу же, в 41-м. Чудесным образом попал он в санитары – не стрелял, не убивал и мог потом свободно стать священником. А главное, остался жив. Может, для того Господь его и сохранил, чтобы, вернувшись с фронта, он отнес Главу преподобного в другое, более надежное, место. А именно – к Екатерине Павловне Васильчиковой, дворянке по происхождению. Теперь святыня хранилась у нее – в дубовом ларце, на котором всегда стоял цветок. Сын ее рассказывал мне, что атмосфера в комнате была особенной...

     – Было благоухание?

     – Не знаю. Васильчиков, как и всякий нормальный человек (мы – члены комиссии – в этом смысле ненормальные), не придавал значения мелочам, да и не хотел много рассказывать. Над всеми довлела страшная клятва, которой связали себя участники спасения мощей. Когда мы пришли к Екатерине Павловне и стали расспрашивать про святыню, она была в ужасе, вскочила: «Откуда вы знаете?! Кто вам сказал?!» Чуть ли не кричала на меня: «Этого никто не должен знать!»

     Потом, на Пасху 46-го, Лавру вернули Церкви, открыли там храмы. Васильчикова пошла к Святейшему Патриарху Алексию (Симанскому) и все рассказала. Сохраненную Главу вернули к мощам. Вот и вся история.

     А теперь скажите, что чудесного, сверхъестественного в ней? Казалось бы, ничего. Но чудо Божье в людях совершается. Вот вам еще один эпизод. В старости преподобный Сергий страдал болезнью костей, так что верхний его позвонок прирос к основанию черепа. И чтобы отделить от мощей Честную Главу, отцу Павлу Флоренскому и его сподвижникам пришлось использовать церковное копьецо, которым из просфоры вырезается частица для Пресуществления хлеба в Тело Христово. И вот это копьецо оставило на Главе отметину, по которой позже можно было удостовериться, что она та самая, настоящая. Думаете, тоже случайность?

     Известно, что отец Павел оставил записку на греческом языке, в которой сообщались все подробности этого действа – послание в будущее, чтобы после гонений святыню смогли вернуть в Лавру. Записку эту видел мой дядя, Кирилл Павлович.

     – Тот, чьим именем назван кратер на Луне?

     – Да. Видите, как в жизни все переплетается. Он ее видел. Но сколько мы потом ни искали в архиве, ничего не нашли. А вот отметина эта сохранилась. Человеческое попечение оказалось тщетным, а Божий знак, метка, никуда не делась.

     Когда в начале «перестройки» печатались первые тома трудов о.Павла Флоренского, игумен Андроник (Трубачев) в предисловии к ним только кратко обмолвился об этой истории. Между тем труды моего деда – «Столп и утверждение истины», его исследование о Премудрости Божией, которая, как он писал, пронизывает собой весь космос, – это как бы подготовка к тому поистине космическому деянию, которое совершили он и его сподвижники в Сергиевом Посаде. Ведь если бы Россия лишилась мощей преподобного, заступника земли нашей, то ей, возможно, пришел бы конец. А без России, хранительницы православия, – конец всему миру.

     Совсем не случайно отец Павел с началом гонений на Церковь прилепился к Лавре и затаился. Со стороны казалось, что он совсем ушел в светскую, научную деятельность, стал членом Комиссии по охране памятников. С 1928 года он перестал совершать богослужения – во всяком случае, открыто. Понимаете? Господь дал ему особенное служение: он, как куропатка, отвлекал хищников от гнезда – Лавры преподобного Сергия.

     Понимаете, у нас в Церкви самое главное чудо – это Евхаристия, при которой обычные хлеб и вино пресуществляются в Тело и Кровь Господню. А Евхаристия, между прочим, совершается как раз на мощах, точнее, на антиминсе, в который зашиты частицы св. мощей. И вот задумайтесь: какие были разрушения в нашей стране, какие страшные гонения на Церковь, но св.мощи – считавшиеся уничтоженными – возвращаются. Разве не чудо? Это означает, что литургия на мощах как совершалась, так и будет совершаться – врата адовы никогда не одолеют Церковь. Вот великое нам знамение. Но кто его видит? Нет, нам подавай такие чудеса, которые можно потрогать, чтобы икона «заплакала» или еще что... И иконы мироточат – Господь снисходит к нам, дает даже такие явные знаки.

     И еще о возвращении мощей... Интересно, что после этой истории к Павлу Александровичу Голубцову святыни просто потянулись. Будучи уже епископом Новгородским и Старорусским, в конце 50-х он обрел мощи святителя Никиты Новгородского. Владыка рассказывал мне, что когда обтирал их розовой водой, увидел кровь, запекшуюся на виске нетленной Главы. Представьте: на останках, которым почти тысяча лет... Кровь выступила, наверное, после того, как кто-то кощунственно их ударил.

     – Может быть, немцы надругались? Новгород-то под оккупацией находился.

     – Вероятно. Какая-то женщина, как рассказывал владыка, принесла ему палец от мощей и поведала следующее. В краеведческий музей, где св.мощи находились, зашли как-то немцы. «Что это такое?» – спросил солдат, увидев мощи, и отломил палец. А офицер отобрал, отругал его и подал святыню женщине: «Он протестант, ничего не понимает, а я – католик, понимаю, что это святыня. Возьмите ее, сберегите». Так что и этот кусочек святыни к владыке Сергию притёк. А еще к нему «случайно» попала частица св. мощей апостолов Петра и Павла, оставшаяся от убитого немецкого солдата. Она была запаяна в воск и прилеплена к бумажке... Великое приобретение. Ведь ее можно зашить в плат и совершать на ней литургию.

     – А мы еще и на лазерный диск их запишем, чтобы хранилось вечно, – ответил Павел Васильевич. – Факты, которые мы собираем, ценны сами по себе, потому что они Божьи. И уже поэтому достойны благоговейного отношения и сохранения. С другой стороны, собрав их вместе, можно что-то понять, чему-то научиться. Хотя бы тому, как различать чудеса истинные и ложные, как к ним правильно относиться.

     Однажды приехали мы в Домодедово к одному батюшке, у которого в храме икона обновилась. Узнав, что я геолог, он сразу ко мне с проблемой – в храме почему-то сыро, как почвенную воду отвести. Его, знаете ли, больше это занимает, а мы тут с вопросами о чудесах, об обновлении. Для священника это нормально, потому что, повторяю, для него чудо – чуть ли не обыденное явление, он в алтаре Евхаристию совершает. Прихожанам, да, им укрепление свыше требуется. Но и тут ведь тоже предел есть. Иные-то в церковь идут, чтобы святостью «запастись», как картошкой. Нынче вот на Рождество приехали мы на Святую землю, встретить третье тысячелетие в Вифлееме. И, мы, грешные, – кто себе в пакетик земли набирает, кто камешки подбирает. Я по экологии удар нанес – росточки отщипывал. Да, да, мы все такие. Многие носили с собой фотографии близких, прикладывали к святым местам. А у одного был целый пакет с детским бельем, для внучат, тоже носил, освящал. Ладно бы делалось это из благочестия, по вере, а то какая-то практическая сметка: как бы побольше взять. Так что нам еще многому учиться...

     Обновление икон, например, учит бережному отношению к святым ликам. Сколько сейчас изобразительной продукции развелось: иконы на календариках, в газетах, в журналах, даже на книжных закладках. И все это валяется, выбрасывается. Собственные фотографии мы бережем, дорогие альбомы для них покупаем, а лик Господень, в газете пропечатанный, – в урну. А сейчас еще почтовые марки стали выпускать со священными изображениями, нечувствие какое-то. Помню, когда вышли марки с портретом Брежнева, их снабдили инструкцией: «Не гасить». И правильно, разве можно на лицо штемпель ставить? До революции в России, между прочим, долгое время не издавали марок с изображением царей. Марку с королевой Викторией напечатали, а нашего царя – нет. И долго пробивали, пока к 300-летию семьи Романовых не вышла целая серия. Или известный случай с портретом Сталина, который вдруг сорвался с гвоздя и упал на пол. К нему солдат приставили, охранять. Вот как земных властителей почитали. Что ж мы так Бога не чтим?

     Был я в Средней Азии, видел как у мусульман это делается. У них, вы знаете, каждый письменный текст – обычное ли письмо или расписка какая – начинается фразой «во имя Аллаха». Так что на каждой бумажке написано имя Бога. Что они делают с этими бумажками? Засовывают в щели своих саманных жилищ меж кирпичей, и там термиты их съедают. Они выход нашли. А мы? Я думаю, надо просто ограничить наш печатный станок. Иконы должны быть на стенах, но никах не на календариках. Или поступать еще проще: никогда их не покупать...

     Профессор Флоренский посмотрел на свои часы: «Вот, наговорил вам. Ладно. Думаю, наш труд не напрасен. Хотя бы напомним, что мир наш чудом держится. Сотворение мира – уже чудо. Это я вам как специалист по геологии говорю». Павел Васильевич улыбнулся этой неожиданной мысли. На том и закончилось интервью.

     А сподвижник его, Александр Викторович Московский, в ту встречу пообещал прислать первый итог их работы – книгу «Глас тихий». Совсем скоро она выйдет из печати.